Менталитет: к вопросу о добровольном и неизбежном коллективном искажении

Prof. Виталий Лунев — Академик Европейской академии наук Украины,
Украинской академии наук, доцент Национального медицинского университета имени А.А. Богомольца

Сама идея и концепт менталитета тяготеет к более широкому понятию, известному как ментальное пространство (англ. mental space) — центральное понятие теории ментальных пространств (Mental Space Theory) и теории концептуальной интеграции (Blending Theory), введенное в когнитивную лингвистику Ж. Фоконье и М. Тернером.
Как мы знаем, ментальные пространства представляют собой постоянно модифицируемые когнитивные конструкты, которые строятся в режиме реального времени в ходе дискурсивной деятельности и хранятся в памяти говорящих.
Поэтому, говоря о менталитете, мы учитываем такие его составляющие как: когнитивные конструкты, реальность времени, дискурсивность и память.
Именно соотношение этих компонентов и позволяют нам говорить о менталитете как о производном данного процесса ментализации.

В этом ключе, следуя концепции судьбы и родового бессознательного предложенного Липотом Сонди, мы можем предположить, что менталитет является формой навязанной глобальной судьбы, безусловно принимаемой той или иной группой, которая чувствует свою инаковость, исключительность, отдельность от других, но тебе подобных. Это, своего рода, символический призыв и вердикт Большого другого, который дает оценку того, кем и чем есть группа.

Именно этот призыв дает нам право говорить «у нас не принято это», «или у нас принято именно это». Именно менталитет дает нам право понимать место нашего этноса, любой другой социальной группы, в историческом процессе. Таким образом менталитет обеспечивает постоянство статуса группы и ее судьбы, позволяя последней требовать нечто от других по отношению к общим правилам и себе.
А на языке прикладных исследований культурального психоанализа, антропологии и клинической психологии менталитет – не что иное как форма коллективной адаптации, некоторого коллективного искажения.

Известно, что усредненный субъект может адаптироваться в обществе лишь при условии того, что он соглашается на обмен между собой и обществом. И в клиническом понимании субъект должен согласиться на какой-то невроз, например истерический невроз, или невроз навязчивых состояний и т.д. Пока нормальный человек не создаст себе невроз, он не сможет заявить о своей роли в обществе. Без невроза человек не понятен.

Соответственно любая группа, которая заявляет о своей инаковости, должна согласиться на некоторый коллективный невроз, как способ отстаивания своего желания и причастности к большому другому. Это становится возможным благодаря слиянию с культурой или противопоставления себя ей. И именно в этот момент появляется коллективный невроз – менталитет.
Однако, мы должны учесть, что менталитет, это не что иное как соотношение реального и вымышленного мира, поэтому это не что иное как когнитивная модель возведенная в традицию, которую мы понимаем в виде когнитивных рамок и сценариев. Именно сценарность менталитета и позволяет нам говорить о нем как о коллективной судьбе.

По сути это отсылает нас к ортодоксальному психоаналитическому мифу об отцеубийстве, когда убитый сыновьями отец создает закон, который отделяет общество на до и после. И именно наличие убитого отца, нарушение закона, как уже необратимый факт, позволяет говорить о появлении альтернативной когнитивной модели, а по сути о появлении нового ментального пространства.
Изучать менталитет возможно и необходимо именно в плоскости культуры, символического порядка психики.
Менталитет – это дискурс и судьба, в котором многое сказано, но еще больше умалчивается и подразумевается автоматически, что мы находим в большинстве мифов, культурных традиций и символов. При этом важно учесть, что менталитет проявляется в том, что говорят его носители, что увековечено в традициях, рассказах, описании символов. В общей сложности, мы можем сказать, что менталитет имеет информационную природу, но тесно связан с идеей отделения. Поэтому, мы можем отнести менталитет к явлениям симулятивного характера – навязанной глобальной судьбы.

Когда мы говорим об искажении истории и роли менталитета во всем этом, мы должны учесть несколько важных аспектов. Ментальное пространство всегда ориентировано на семантику и условия истины, которые создаются и озвучиваются свыше. Мы можем говорить о том, что существует базовое пространство и построенное пространство элементов, которых накладываются друг на друга. Ментальное пространство не содержит точного представления об исторической реальности, а содержит ее идеализированную когнитивную модель. Это как раз тот способ, при помощи которого достигается невроз адаптации. При этом мы должны учесть, что в процессах, участвующих в конструировании смысла задействованы неизбежные процессы искажения реальности. Поэтому менталитет – это неизбежно искаженная картина реальности.

Создание менталитета очень похоже на феномен воображаемой аудитории (англ. imaginary audience), описывающий психологический феномен восприятия себя «как на сцене». И это сценарный процесс, а, значит, без кем-то написанного сценария не может быть менталитета, не может быть коллективной судьбы. Это нам напоминает «миф о собственной исключительности», которая всегда подвергается сомнению, а значит, требует признания другим. В моменте поиска признания Другого и появляется историческое искажение. Поэтому менталитет – всегда приукрашенная история, рационализация коллективной судьбы.

Говоря о проблематике социального статуса и его связи с менталитетом, я бы хотел акцентировать внимание на понятии социальной стратификации. Социальная стратификация — это деление общества на специальные слои (страты) путём объединения разнообразных социальных позиций с примерно одинаковым социальным статусом. При этом социальная стратификация изначально допускает и утверждает социальное неравенство, выстроенное по вертикали (социальная иерархия), вдоль своей оси по одному или нескольким стратификационным критериям (показателям социального статуса).

Собственно это некоторое неосознаваемое ожидание того, что в любой общности людей должны появиться классы, касты, группы, лидеры, оппозиционеры … это то, о чем я говорил ранее – человек должен согласиться на тот или иной невроз. Мы можем точно сказать, что любой социальный институт который существует – просто обязан быть, чтобы поддерживать гомеостаз общества. И любой социальный институт и, соответственно, социальные роли входят в поле смыслов, заложенных в менталитете.

Мы все помним эксперимент с крысами доктора Дезора, в котором из группы случайно выбранных крыс, которые были помещены в закрытую среду, в течении короткого времени появились «Генералы», которым еду приносили «лейтенанты», которые отбирали ее у рабочих. При этом образовался класс «автономных» – независимых, и класс «попрошаек» – они питались крошками с пола. Поэтому любая общность всегда характеризуется общим менталитетом, а значит ожидает социальных статусов. Социальная психология, описывая проблему социального статуса часто опирается на 9 подобных экспериментов с крысами, которые достаточно точно описывают проблему социального статуса и, по сути, менталитета.

В ходе полевой работы во многих экспедициях Экспедиционного корпуса под руководством академика Олега Мальцева мы видели, что в большинстве фамильных храмов, особенно пиратских храмов, которые позднее были католизированы алтарь и иконостас представляет не случайный перечень святых. По сути в храмах изображена иерархия социальных статусов и часто эта иерархия имеет корни исключительно в криминальных традициях и субкультурах. Поскольку менталитет задает границы возможного, допустимого и обязательного, именно он и обуславливает феномен социального статуса и механизмы его достижения и поддержания.

Но, как мы знаем, в современном обществе идея социализации и обретения социального статуса стала внекультурной, в большей степени зиждется на поведенческих техниках. Например, сейчас принято готовить менеджеров – сразу начальников, занимающих социальную роль по факту диплома. И часто мы видим конфликт социальной роли и социального статуса. Роль появляется, а статуса нет. Мне кажется эти вопросы требуют обращения в сторону традиций, а не только технологий.

Говоря об идее и психологии ущербности мы неизбежно обращаемся к трудам академика Мальцева, собственно, ему мы обязаны введением концепта ущербности в категориальный аппарат психологических исследований культуры и личности.

Категория ущербности в нашем понимании заключается в том, как индивид преодолевает свою дефицитарность. Собственно, дефицитарность является одним из концептов, которые я исследую как клинический психолог. А самой идеей дефицита я проникся еще в детстве, все мы помним начало 90-х в Украине было временем сплошного дефицита. Для людей было крайне важно научиться переживать дефицит и импортировать нечто, чтобы его восполнить. Собственно идеи дефицита и импортирования составляют большой блок проблем украинского менталитета.

Человек может функционировать на конструктивном, деструктивном и дефицитарном уровнях. В какой-то степени ущербность – это результат не восполненного дефицита, который также связан с идеями символической кастрации, депривации и лишения. И сама идея дефицита и способа обращения с нехваткой задают типичный сценарный процесс, который ярко проявляется в менталитете, а именно в одном из Дискурсов.

Почему нам кажется дискурсивный подход к ущербности и дефицитарности достаточно значимым? Поскольку он учитывает такие составляющие как : агент, истина, другой и продукт. Здесь же важны такие концепты как господствующее означающее, знание, нечто прибавочное и расщепленный субъект. В соотношении этих категорий и создаются четыре классических дискурса: Дискурс господина, Дискурс истерика, Дискурс аналитика и Дискурс университета.

Такой дискурсивный подход раскрывает перспективы изучения менталитета и его следствия – ущербности.